Лекция о тревожном искусстве XX века состоялась в Севастополе
Коллектив Российской галереи искусств пережил состояние полного саспенса с февраля по август 2022 года, когда наступила эра неопределённости. По словам директора музейно-выставочного центра РГИ Виталия Зотова, было непонятно, начнут ли строить здание галереи в рамках культурного кластера на мысе Хрустальном или нет?
Обложка: Руслан Микаилов
«Ощущение красивого будущего постепенно таяло. Мы друг друга только оптимизмом заряжали. Потом наступила другая фаза — страх перед пространством, неуверенность, как его обживать? Здесь всё прекрасно выглядит на бумаге, но как мы с этим будем работать? Нам казалось, что нам положен груз ответственности, на нас смотрит родина, давайте проверим, справились ли мы?», — рассказал он.
Теперь, когда здание построили, работники посещают его, проверяют оборудование. Тревога не исчезла, только трансформировалась: проверки, сомнения, неполнота знания — это всё было большим перформансом, развёрнутым на месяцы, и все стали его участниками.
«Собственно, каждая наша лекция — это обряд перехода. Мы находимся в этом временном выставочном зале, в транзитном пространстве, почти лиминальном. И вот таким нелинейным, в чём-то непривычным станет наше новое пространство. Но мы надеемся, что психология пространства, вокруг которой строится саспенс, будет раскрываться в полной мере», — отметил Зотов.
Его слова прозвучали как символический итог лекции «Эффект Кубрика: саспенс и лиминальные пространства в искусстве», которая состоялась в рамках параллельной программы выставки «Бразилия: знакомая и неизвестная. Графика и литература XX века» (16+).
Фото: Руслан Микаилов
Центральное понятие лекции — лиминальные пространства — происходит из антропологии: в 1908 году французский учёный Арнольд ван Геннеп в книге «Обряды перехода» описал ритуалы перехода — инициации, свадьбы, похороны, смена социальных статусов, в которых учёный заметил общую структуру из трёх фаз.
Первая фаза — отчуждение, разрыв со старым статусом. Вторая — транзитная зона, состояние неопределённости, когда человек уже не тот, но ещё не обрёл нового статуса. Третья — реинтеграция, воссоединение с обществом в новом качестве.
«Во всех архаичных обществах эти ритуалы были необходимы не столько для культа, сколько для каждого отдельного человека и общества в целом. Человеческое «я» постоянно меняется, но общество пытается закрепить за ним определённый статус, имя, собственность. Ритуалы помогали отметить важные переходы, дать человеку понять: вчера я был таким, а сегодня я уже другой», — рассказала искусствовед, учёный секретарь галереи Виктория Данилюк.
Модернизм, постмодернизм, метамодернизм
Она провела неожиданную параллель: в XX веке произошло три последовательных модернизма, соответствующих трём фазам ритуала перехода.
Первый модернизм — это фаза отчуждения. Его тезис: «Всё прошлое с корабля современности мы скидываем». Авангард, футуризм, максимальная вера в будущее. Прошлое надо отстыковать, обществу нужно двигаться вперёд.
Постмодернизм — это трудная транзитная зона. После Второй мировой войны пришло разочарование в модернистском проекте. К чему привёл модернизм? К атомной бомбе, к мировой войне, в которой погибли десятки миллионов. Отстёгивание прошлого закончилось катастрофой. Наступила эпоха максимальной неуверенности.
Метамодернизм — это фаза реинтеграции. Новая эпоха, которая только начинается, предлагая синтез: берём лучшее из прошлого, учимся на ошибках модернизма, переосмысляем постмодернистскую неуверенность. Но это пока неопределённая эпоха, которую философы ещё только осваивают.
Ощущение лиминального пространства, по мнению Зотова и Данилюк, начинает просматриваться в начале XX века. Например, они упоминают работы американского художника Эдварда Хоппера. В 1930-1940-е годы он создаёт свои самые известные работы. На них — люди в полусвете, в кафе, на вокзалах, в номерах отелей. Они разобщены, отчуждены, какие-то «полуночники».
Фото: Руслан Микаилов
«Хоппер работает цветом так, что ощущение воздуха полностью отсутствует. Кажется, что это витрина, из которой выкачали весь воздух. Люди там находятся, но в какой реальности? Это люди, которые засидели в интернет-кафе до 4-5 утра, когда рамки стираются: где сон, где бодрствование. Они в пограничном состоянии», — отметила Данилюк.
Одновременно с Хоппером работал итальянский художник Джорджо де Кирико — создатель фантастических городских пейзажей с длинными тенями, пустыми площадями, одинокими фигурами. Его пьяцца — замёрзший в времени хаос.
«У Кирико сильные длинные тени от низкого солнца. Они создают гнетущее состояние. Фигуры воспринимаются как призраки. Это характерная черта лиминальных пространств — ощущение того, что жизнь ушла, но формы остались», — сообщил лектор.
Среди русских художников ближе всего к этой эстетике — Константин Богаевский, крымский пейзажист, чьи пустынные ландшафты вызывают напряжённое чувство тревоги и одиночества.
Фото: Руслан Микаилов
Лиминальность в современной культуре
В 2019 году в интернет-культуре появилась новая эстетика — backrooms (закулисье). Это феномен, когда человек погружается во что-то, исчезает из мира и находится где-то нигде.
«Обычно это жёлтые люминесцентные стены, бассейны, подвальные помещения. Это игры-симуляторы, в которые можно погрузиться. Но в отличие от компьютерных игр-бродилок, где из-за угла выскакивает чудовище, в лиминальных пространствах закулисья чудовищ нет. Ты их сам создаёшь в голове. Ты ожидаешь опасности. Опасны стены, опасны галлюцинации, опасны тени. Ты боишься себя», — поделился Зотов.
«Выход 8»: аномально пугающая кинопремьера
Если у Хоппера можно было вычислить опасность, а в компьютерных играх — быть готовым к неожиданности, то в эстетике закулисья героя подстерегает иррациональность. Ты можешь провалиться сквозь стену. Ты можешь умереть, не понимая как именно.
«2001 год: Космическая одиссея» Кубрика (1968), по мнению обоих лекторов, вершина кинематографической визуализации лиминальности. Бесконечные порталы, пустота космоса, непонимание, куда стремится герой. Больше метафоры пустоты найти сложно.
Фото: Руслан Микаилов
Главная опасность закулисья и кубриковского космоса — телеологическая авария, потеря цели. Когда ты уже не помнишь, зачем ты в этом пространстве, как выбраться, что станет светом в конце коридора или выходом из тупика. Люди боятся проснуться из кошмара и понять, что они до сих пор в нём.
Данилюк показала работу севастопольской художницы Елены Душкевич «Надежда на свободу падения», которую та предоставила Российской галереи. На нём изображён не то воздушный шар, не то бадминтонный воланчик на фоне неопределённого пространства.
Непонятно, взлетает предмет или падает. И хотя название слегка подсказывает, что всё-таки происходит, работа остаётся открыта для интерпретации. Её можно рассматривать как психологический тест. Она демонстрирует, что выход из лиминального пространства находится не во внешнем действии, а в переосмыслении сознания.
Лекторы подчеркнули: если верить концепции метамодернизма, мы уже прошли лиминальные пространства. Синтез состоялся. Осталось только подкрутить мышление, чтобы понять: взлетаем или падаем — это уже не вопрос физической реальности. Объясняя, почему всё это рассказывалось в контексте выставки о Бразилии, Зотов и Данилюк отметили, что XX век был для латиноамериканской страны, как и для России, веком страшных вызовов, жёстких конфликтов, саспенса.
Фото: Руслан Микаилов
«Когда одна культура входит в другую, обе становятся ярче, выразительнее и понятнее. Для Бразилии и России XX век был сложным, и поиск идентичности, утверждение своего положения обходились очень дорого. На фоне бразильских историй наши собственные становятся понятнее на контрасте или, наоборот, на сближении, потому что процессы были очень похожи», — подчеркнула Данилюк.
Подводя итог самой лекции, она отметила, что культурологическая и цивилизационная «тёмная ночь» уже пережита. Оглядываясь на XX век, артикулируя его этапы — модернизм, постмодернизм, метамодернизм — мы говорим из безопасного места: переплыли, добрались.
Но вопрос остаётся открытым: насколько готовы люди перестраивать сознание? Потому что нам нужно теперь аккуратнее укладывать пережитое в пазы, на полочки. И если зрители к такой истории готовы, то каждое произведение искусства станет окном в метамодернизм.
Руслан Микаилов
