Лекция о тревожном искусстве XX века состоялась в Севастополе

Коллектив Российской галереи искусств пережил состояние полного саспенса с февраля по август 2022 года, когда наступила эра неопределённости. По словам директора музейно-выставочного центра РГИ Виталия Зотова, было непонятно, начнут ли строить здание галереи в рамках культурного кластера на мысе Хрустальном или нет?

Обложка: Руслан Микаилов

«Ощущение красивого будущего постепенно таяло. Мы друг друга только оптимизмом заряжали. Потом наступила другая фаза — страх перед пространством, неуверенность, как его обживать? Здесь всё прекрасно выглядит на бумаге, но как мы с этим будем работать? Нам казалось, что нам положен груз ответственности, на нас смотрит родина, давайте проверим, справились ли мы?», — рассказал он.

Теперь, когда здание построили, работники посещают его, проверяют оборудование. Тревога не исчезла, только трансформировалась: проверки, сомнения, неполнота знания — это всё было большим перформансом, развёрнутым на месяцы, и все стали его участниками.

«Собственно, каждая наша лекция — это обряд перехода. Мы находимся в этом временном выставочном зале, в транзитном пространстве, почти лиминальном. И вот таким нелинейным, в чём-то непривычным станет наше новое пространство. Но мы надеемся, что психология пространства, вокруг которой строится саспенс, будет раскрываться в полной мере», — отметил Зотов.

Его слова прозвучали как символический итог лекции «Эффект Кубрика: саспенс и лиминальные пространства в искусстве», которая состоялась в рамках параллельной программы выставки «Бразилия: знакомая и неизвестная. Графика и литература XX века» (16+).

Фото: Руслан Микаилов

Центральное понятие лекции — лиминальные пространства — происходит из антропологии: в 1908 году французский учёный Арнольд ван Геннеп в книге «Обряды перехода» описал ритуалы перехода — инициации, свадьбы, похороны, смена социальных статусов, в которых учёный заметил общую структуру из трёх фаз.

Первая фаза — отчуждение, разрыв со старым статусом. Вторая — транзитная зона, состояние неопределённости, когда человек уже не тот, но ещё не обрёл нового статуса. Третья — реинтеграция, воссоединение с обществом в новом качестве.

«Во всех архаичных обществах эти ритуалы были необходимы не столько для культа, сколько для каждого отдельного человека и общества в целом. Человеческое «я» постоянно меняется, но общество пытается закрепить за ним определённый статус, имя, собственность. Ритуалы помогали отметить важные переходы, дать человеку понять: вчера я был таким, а сегодня я уже другой», — рассказала искусствовед, учёный секретарь галереи Виктория Данилюк.

Модернизм, постмодернизм, метамодернизм

Она провела неожиданную параллель: в XX веке произошло три последовательных модернизма, соответствующих трём фазам ритуала перехода.

Первый модернизм — это фаза отчуждения. Его тезис: «Всё прошлое с корабля современности мы скидываем». Авангард, футуризм, максимальная вера в будущее. Прошлое надо отстыковать, обществу нужно двигаться вперёд.

Постмодернизм — это трудная транзитная зона. После Второй мировой войны пришло разочарование в модернистском проекте. К чему привёл модернизм? К атомной бомбе, к мировой войне, в которой погибли десятки миллионов. Отстёгивание прошлого закончилось катастрофой. Наступила эпоха максимальной неуверенности.

Метамодернизм — это фаза реинтеграции. Новая эпоха, которая только начинается, предлагая синтез: берём лучшее из прошлого, учимся на ошибках модернизма, переосмысляем постмодернистскую неуверенность. Но это пока неопределённая эпоха, которую философы ещё только осваивают.

Ощущение лиминального пространства, по мнению Зотова и Данилюк, начинает просматриваться в начале XX века. Например, они упоминают работы американского художника Эдварда Хоппера. В 1930-1940-е годы он создаёт свои самые известные работы. На них — люди в полусвете, в кафе, на вокзалах, в номерах отелей. Они разобщены, отчуждены, какие-то «полуночники».

Фото: Руслан Микаилов

«Хоппер работает цветом так, что ощущение воздуха полностью отсутствует. Кажется, что это витрина, из которой выкачали весь воздух. Люди там находятся, но в какой реальности? Это люди, которые засиделись в интернет-кафе до 4-5 утра, когда рамки стираются: где сон, где бодрствование. Они в пограничном состоянии», — отметила Данилюк.

Одновременно с Хоппером работал итальянский художник Джорджо де Кирико — создатель фантастических городских пейзажей с длинными тенями, пустыми площадями, одинокими фигурами. Его пьяцца — замёрзший во времени хаос.

«У Кирико сильные длинные тени от низкого солнца. Они создают гнетущее состояние. Фигуры воспринимаются как призраки. Это характерная черта лиминальных пространств — ощущение того, что жизнь ушла, но формы остались», — сообщил лектор.

Среди русских художников ближе всего к этой эстетике — Константин Богаевский, крымский пейзажист, чьи пустынные ландшафты вызывают напряжённое чувство тревоги и одиночества.

Фото: Руслан Микаилов

Лиминальность в современной культуре

В 2019 году в интернет-культуре появилась новая эстетика — backrooms (закулисье). Это феномен, когда человек погружается во что-то, исчезает из мира и находится где-то нигде.

«Обычно это жёлтые люминесцентные стены, бассейны, подвальные помещения. Это игры-симуляторы, в которые можно погрузиться. Но в отличие от компьютерных игр-бродилок, где из-за угла выскакивает чудовище, в лиминальных пространствах закулисья чудовищ нет. Ты их сам создаёшь в голове. Ты ожидаешь опасности. Опасны стены, опасны галлюцинации, опасны тени. Ты боишься себя», — поделился Зотов.

«Выход 8»: аномально пугающая кинопремьера

Если у Хоппера можно было вычислить опасность, а в компьютерных играх — быть готовым к неожиданности, то в эстетике закулисья героя подстерегает иррациональность. Ты можешь провалиться сквозь стену. Ты можешь умереть, не понимая как именно.

«2001 год: Космическая одиссея» Кубрика (1968), по мнению обоих лекторов, вершина кинематографической визуализации лиминальности. Бесконечные порталы, пустота космоса, непонимание, куда стремится герой. Больше метафоры пустоты найти сложно.

Фото: Руслан Микаилов

Главная опасность закулисья и кубриковского космоса — телеологическая авария, потеря цели. Когда ты уже не помнишь, зачем ты в этом пространстве, как выбраться, что станет со светом в конце коридора или выходом из тупика. Люди боятся проснуться из кошмара и понять, что они до сих пор в нём.

Данилюк показала работу севастопольской художницы Елены Душкевич «Надежда на свободу падения», которую та предоставила в Российской галерее. На нём изображён не то воздушный шар, не то бадминтонный воланчик на фоне неопределённого пространства.

Непонятно, взлетает предмет или падает. И хотя название слегка подсказывает, что всё-таки происходит, работа остаётся открыта для интерпретации. Её можно рассматривать как психологический тест. Она демонстрирует, что выход из лиминального пространства находится не во внешнем действии, а в переосмыслении сознания.

Лекторы подчеркнули: если верить концепции метамодернизма, мы уже прошли лиминальные пространства. Синтез состоялся. Осталось только подкрутить мышление, чтобы понять: взлетаем или падаем — это уже не вопрос физической реальности. Объясняя, почему всё это рассказывалось в контексте выставки о Бразилии, Зотов и Данилюк отметили, что XX век был для латиноамериканской страны, как и для России, веком страшных вызовов, жёстких конфликтов, саспенса.

Фото: Руслан Микаилов

«Когда одна культура входит в другую, обе становятся ярче, выразительнее и понятнее. Для Бразилии и России XX век был сложным, и поиск идентичности, утверждение своего положения обходились очень дорого. На фоне бразильских историй наши собственные становятся понятнее на контрасте или, наоборот, на сближении, потому что процессы были очень похожи», — подчеркнула Данилюк.

Подводя итог самой лекции, она отметила, что культурологическая и цивилизационная «тёмная ночь» уже пережита. Оглядываясь на XX век, артикулируя его этапы — модернизм, постмодернизм, метамодернизм — мы говорим из безопасного места: переплыли, добрались.

Но вопрос остаётся открытым: насколько готовы люди перестраивать сознание? Потому что нам нужно теперь аккуратнее укладывать пережитое в пазы, на полочки. И если зрители к такой истории готовы, то каждое произведение искусства станет окном в метамодернизм.

Руслан Микаилов