Жизнь в мире фальшивых идей

Три дня Севастополь рукоплескал «Бесам», кричал «Браво» и вызывал их на бис. Театр им. Луначарского давал премьеру «Бесы» по одноименному роману Ф. Достоевского. Каждая премьера театра — событие для города, а эта премьера — социально-нравственное событие, и в этом смысле новаторское в современном культурном пространстве. Это приглашение к серьезному разговору, а может, даже алармический призыв. Жизнь в глобальном мире «фальшивых идей», где подменены или отсутствуют смыслы, становится смертельно опасной.

Убийц объявляют героями, уродство — красотой, распущенность — свободой, невежество — естественностью. Кризис морали, съедающий человеческие души, пострашнее глобального потепления или вселенского голода, распространяется как туман, окутывая города своим душным покрывалом. И если мы уже не в состоянии противостоять расчеловечиванию, то надо спасать детей, пока в их неокрепших душах не проросли семена саморазрушения и уничтожения.

В 1870-х (10 лет после отмены крепостного права), когда писался роман, в России зарождалось новое общество, многие очаровывались достижениями прогрессивного Запада, а буржуазные идеи витали в воздухе и будоражили молодые умы, все российское воспринималось отсталым и нежизнеспособным. Как ни прискорбно, но спустя 150 лет, и почти 100 после строительства самого гуманистического общества на земле, нами снова овладевают фейковые ценности.

Напомним, в основе сюжета лежит реальное событие, всколыхнувшее всю интеллектуальную Россию того времени, — «дело Нечаева». Революционеры, члены небольшого законспирированного кружка, убили своего товарища, решившего «отойти от дел».

Первое, на что обращаешь внимание, входя в зрительный зал, — полупрозрачный занавес на сцене с однотонным принтом картины выдающегося француза Клода Лоррена «Пейзаж с Ацисом и Галатеей”, написанной в 1657. Решив создать морской пейзаж, Лоррен оживил его мифологическим сюжетом, который отсылает нас к «Метаморфозам» Овидия.

Метаморфозы никогда не происходят мгновенно: обличье человека превращается в обличье другого существа постепенно.

Описание литературно-художественных и других достоинств спектакля нужно доверять специалисту, но все же я поделюсь своими мыслями, впечатлениями рядового зрителя.

О вещах визуальных. Условно сцена по вертикали распределена на три плоскости, что можно соотнести с духовными уровнями: дьявол внизу, человек, потом Бог. Минимум декораций. Минимализм и авангард. Упрощение и схематизм. Свет создает время, а пространство определяет квадрат. Как тут не вспомнить о супрематизме Малевича? Чья идея проста и логична: если на место общего бессилия должна прийти сила, то этой силе надо обеспечить форму. Черный квадрат — пустота, отсутствие содержания, а черный цвет — квинтэссенция всех цветов. Так и получилось в нашей истории — супрематично и страшно.

В течение двух актов на сцене преобладают три цвета — белый, черный и красный — классика. А реквизит… трудно назвать этим словом, поскольку это действующие персонажи, каждый играет роль. Вот макет православного храма, как собачонка на поводке, привязан к ноге бывшего крепостного и беглого разбойника Федьки Каторжного, исполняет роль низверженного Бога, который поставлен ниже убийцы. Или три потрясающей красоты виолончели, одетые в белые и черные одежды, такие же, как и у героев пьесы. Их голосами с нами говорят Чайковский и Шнитке.

Общество — дети, молодые люди, старики. Общество, где по христианским законам к первым и последним должны относиться с особым почтением и снисхождением. Одним как к хранителям традиций и веры, другим как к продолжателям, потому как жизнь в преемственности растет и процветает. А по факту? Духовно обанкротившиеся «отцы» (Степан Трофимович Верховенский — Геннадий Ченцов), подвергаются насмешкам и издевательствам, а дети, брошенные и неприкаянные, блуждают в пустоте, наблюдая за падающим миром, в котором им предстоит жить, и примеряют доставшиеся по наследству «одежды отцов». Потрясает образ детей, которые из кубиков складывают слова, но из всех возможных сочетаний, словно неведомой силой, буквы навязчиво слагают одно — б-е-с-ы.

Русский дух, им напитана атмосфера, он явлен нам через сомнения, страдания, эмоции актеров; лучший в мире балет и народные танцы. Это находка режиссера, простая и гениальная: Достоевский, балет, матрешки — все, что знает Запад о русских, символы нашей культуры.

В романе нет главных персонажей, есть центральные. Николай Ставрогин, над которым впоследствии так тщательно размышляли Ницше и Фрейд. Кириллов, чьи идеи повлияли на А. Камю и философию экзистенциалистов. Петр Верховенский с товарищами по «ячейке», чьи образы переосмысляли Л. Висконти и другие деятели культуры XX века, исследуя уже новую «бесовщину» — фашизм. А как распределились роли в спектакле?

Николай Ставрогин. Режиссер дробит персонаж на Эго (Николай — Николай Нечаев) и Альтер Эго (Ставрогин — Петр Котров). По сути, Ставрогин распят (сама его фамилия происходит от греческого слова σταυρός – крест) между безмерной жаждой абсолюта и столь же безмерной невозможностью его достижения. Ставрогин —  типический представитель части дворянства, утратившей связь с народом и потерявшей веру, и одновременно герой трагический, чей трагизм обусловлен утратой веры в Бога, от чего в его душе воцаряется сатанизм и одержимость бесовской гордыней.

Бесы, вселившиеся в душу Ставрогина, преображают его не только внешне, но и награждают необычайной внутренней харизмой: смелость и самоуверенность, насмешливость, мессианская сила, дающая ему духовное основание становиться над окружающими и оказывать на них влияние, иметь своего рода последователей, учеников (Петруша Верховенский, Шатов и Кириллов). Он, Ставрогин, двум верящим в него людям одновременно проповедует две противоположные теории: Шатову (Алексей Гнедаш) — религию, Кириллову  (Глеб Козляев) —  атеизм. На Петрушу (Петр Степанович Верховенский — Евгений Овсянников) он, видимо, влияет не теорией, а практикой своей жизни, которую он вел по принципу «все позволено».

Мир, откуда человек изгоняет Бога, — это мир, где торжествует принцип индивидуализма, и индивидуальность со всеми ее маргинальными проявлениями становится высшей и «неприкосновенной» ценностью. Торжество индивидуализма всегда в истории человечества заканчивалось самым страшным угнетением и порабощением человека.

В таком прочтении образа Николая Ставрогина, образ, созданный на сцене, мне показался несколько невнятным. И это, скорее, не потому, что актеры играли неубедительно, а потому, что режиссер сознательно сместил акценты, чтобы усилить роль Петра Верховенского, обнажая и тем самым обозначая проблему.
В образе Петра Верховенского (Евгений Овсянников) и его сообщников, в их мыслях и действиях концентрированно проявляется истинный облик и реальные мотивы поведения мнимых борцов за справедливое переустройство общества.

На наших глазах разворачивается трагедия, повествующая, чем оборачивается нигилистическое стремление уничтожить те самые социальные формы и институции, через которые из века в век, от поколения к поколению передавались ценности, идеалы, традиции. Воинствующее безверие, отсутствие семьи и праздность, поверхностное образование, незнание народа и его истории — эти и другие духовно-психологические предпосылки формируют «ум без почвы и без связей — без нации и без необходимого дела», развращающе действуют на душу.

Верховенский не в состоянии понимать благородную и идеалистическую природу жизни, но своим «маленьким умом» он хорошо усвоил, каким образом можно использовать слабости человеческой натуры (сентиментальность, чинопочитание, боязнь собственного мнения). Люди для Петра Верховенского — «материал, который надо организовать» и использовать.

Безусловно, спектакль современный, можно сказать, ультрасовременный, футуристический. Важно, что его играют молодые для молодых. Режиссер безошибочно переносит Петра Верховенского и его «команду» в настоящее время. Смутные, безумные и жестокие идеи, которым полтора столетия, звучат обыденно для слуха сегодняшнего зрителя.

«Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо при безграничном повиновении…»; «А я бы вместо рая… взял бы этих девять десятых человечества, если уж некуда с ними деваться, и взорвал их на воздух…»; «Мы сначала пустим смуту. Мы проникнем в самый народ. Мы пустим пьянство, сплетни, доносы; мы пустим неслыханный разврат, мы всякого гения потушим в младенчестве… Мы провозгласим разрушение. Мы пустим пожары. Мы пустим легенды. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал. Затуманится Русь… Учитель, смеющийся над их Богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв, уже наш»; «Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты. О, дайте взрасти поколению!»

Немудрено, что в антракте со всех сторон можно было услышать изумленное: «Неужели это все есть у Достоевского?» «Сходка заговорщиков» удачно обыгрывается в форме дискотеки, агрессивной музыки, световых инсталляций, «шабаш» напоминает ритуал секты с трансами и языческими плясками или современные политические тусовки с манипуляциями и политтехнологиями. Одурманенные мутными идеями, люди выглядят безумными и одержимыми, неконтролирующими себя и готовыми на все. Всё ужасное в конце концов и случится.

Органично со сцены звучит рэп, примитивным содержанием и ритмами добивающий еле теплящиеся человеческие чувства. Я искренне пыталась услышать слова, найти какие-то смыслы в текстах рэповых композиций… но не смогла. Возможно, я плохо слушала, возможно, помешали проблемы со звуком, но, тем не менее, в том, что смыслы не были найдены, есть глубокий смысл.

Несмотря на философско-психологическую тяжеловесность Достоевского, Григорий Лифанов создал спектакль динамичный, насыщенный драматической энергией и в тоже время эстетичный и зрелищный. Безупречный вкус, чувство меры, правильно расставленные акценты — все это вместе позволило сформулировать и донести до публики главный посыл. Корни и основная причина духовных болезней нашего века — в потере вековечных идеалов, высшего смысла и целей. Не образованием, не внешней культурностью и светским лоском, не научно-техническими достижениями, а «возбуждением высших интересов» можно перестроить глубинную структуру эгоистического мышления потребительского общества. Учитесь любить себя в другом, свое прошлое, настоящее и будущее, ибо Любовь — это восхождение. Уверена, что у спектакля славное будущее, его ждут успех и заслуженные награды.

Особенно, и в этом меня поддержат многие, я бы хотела отметить блестящую игру Евгения Овсянникова. Виртуозно и в высшей степени талантливо. Абсолютно негативный, отвратительный каждому добродетельному человеку образ Петра Верховенского стал бриллиантом в этом спектакле. Движения Петруши, пластика, ужимки, пассы, а главное, его шипящая и жалящая речь — все было мерзко и ощущалось физически. Также я бы высоко оценила работу Николая Нечаева за демоническую красоту (Николай), Геннадия Ченцова за «бред весенний» и малодушие (Степан Трофимович Верховенский), Глеба Козляева за одержимость и тщеславие (Алексей Кириллов), Екатерины Семеновой-Неврузовой за самоотверженность и каплю духовности в этом безумном мире (Марья Тимофеевна Лебядкина), Сергея Санаева — за объединение в одном образе «звериного и святого» (Федька).

Всю труппу театра, весь творческий коллектив поздравляю с премьерой! Вы создали шедевр!

Инга Хрулёва
Фото Татьяны Миронюк