В «Ночь искусств» севастопольцы вспоминали «Петровскую эпоху»
В театре имени Луначарского в рамках всероссийской акции «Ночь искусств» состоялась встреча с режиссером Владимиром Петровым. Пятилетие его руководства севастопольским театром называют «Золотой эрой» или «Петровской эпохой». Владимир Сергеевич вспоминал не только свой творческий путь, но и рассуждал о нынешнем поколении, современной цензуре, а также рассказал о последней работе – спектакле «Фредди, Фред и Фредерик». Оценить премьеру севастопольские театралы смогут уже 18 ноября.
«В театре Луначарского мне объявили забастовку»
Общение с севастопольцами Владимир Петров начал с «путешествия в прошлое». Он до сих пор с огромной теплотой вспоминает свой «севастопольский период».
«Время, которое я провел в Севастополе – одно из самых светлых и радостных. Тогда у севастопольцев был небывалый всплеск интереса к театру – билеты раскупались молниеносно и люди даже были готовы висеть на люстрах, чтобы увидеть тот или иной спектакль. Это был конец той эпохи, когда партийные органы очень жестко контролировали все, что мы показывали зрителям. И когда к власти пришел Горбачёв, разрешали ставить практически всё. А за «время молчания», пока я работал в Риге, скопилось очень много материала, который хотелось бы пустить в работу. Вот я его на город и «выплеснул». Получилось удачно.
Однако, мне не всё нравилось в Севастополе. Это был закрытый город, и мы не могли никого приглашать. Мы с директором театра исследовали город на зрительский интерес и выяснили, что Севастополь рассчитан максимум на 30 аншлагов. Жители Камышовой бухты и Северной стороны в театр практически не ходили, да и контингент был немного другой. Приезжают моряки после полугода отсутствия – какой театр? Жена, друзья, вино, домино. Была необходимость постоянного обновления репертуара. Ты долго вынашиваешь какую-то идею, долго строишь спектакль, а он очень быстро отсматривается любителями. А мне было трудно мириться с таким положением вещей. После наших гастролей в Киеве меня пригласили на должность художественного руководителя в театр Леси Украинки. И я согласился. Тем более, что в Киеве был мой дом. Я там родился, окончил институт, там были мои друзья. Я помню, когда сказал о своём уходе труппе, мне объявили забостовку – пригрозили тем, что не выйдут на сцену, если я уйду. Мне это было очень приятно. В итоге, я их упросил».
Война кланов
«Однако, и в Киеве не всё случилось гладко. В театре Леси Украинки были две звезды — Ада Роговцева и Валерия Заклунная. Они друг с другом никогда не соперничали, но вокруг них сформировались два клана – клан Заклунной и клан Роговцевой. Приходящий главный режиссер должен был строить репертуар либо на Роговцевой либо на Заклунной. Если кто-то брал Роговцеву, как идеал, то клан Заклунной начинал действовать. Рано или поздно, режиссера, который держал Роговцеву, просто напросто съедали. Появлялся клан Заклунной и репертуар строился на нее. Клан Роговцевой, увидев такое безобразие, начинал делать то же самое. Режиссер, в среднем, выдерживал два-три года, а затем уходил. Я же сделал ставку не на Роговцеву или Заклунную, а на молодежь. И два клана впервые в жизни объединились, чтобы от меня избавиться. Каждый раз на работу я шел как в тигрятник.
Через три года я ушел, и некоторое время был в свободном плавании. Затем меня пригласили в Омск. В Омске я поставил несколько очень хороших спектаклей, получил там звание и «Золотую маску» за «Женщину в песках». Всё было хорошо, но, как всегда, до поры до времени. Директор театра стал считать, что все спектакли, которые я ставлю, должны быть номинированы на «Золотую маску». А мне казалось, что это совершенно не творческий подход и это не может быть главной целью. Главная цель – это то, что мы показываем нашим зрителям и делаем для нашей труппы. В этом вопросе мы с директором не смогли достигнуть взаимопонимания и я ушел.
Затем был период работы во МХАТе, где я поставил несколько, как я считаю, хороших спектаклей. А также читал лекции студентам школы-студии. А потом меня позвали в Воронеж. Но меня встретил не презентабельный театр, а старое здание, затянутое зелёной стекой. В течение долгого времени каждая политическая партия, приходившая к власти, обещала построить театр, но, увы. А кто-то даже хотел выкупить здание под гипермаркет и автосалон. Мы договорились с губернатором, и он дал мне карт-бланш. Я отвечал за дизайн, свет, механизацию сцены. У меня, наконец-то, появилась возможность создать театр таким, каким я его понимаю и вижу».
«Что после нас остаётся?»
На встрече с Владимиром Петровым также не обошли стороной одну из самых актуальных тем в театральном Севастополе – премьеру спектакля «Фредди, Фред и Фредерик», которая состоится 18 ноября. Однако, Владимир Сергеевич не стал вдаваться в подробности сюжета, но рассказал, почему решил обратиться к такой серьёзной драматургии.
«Пьеса Жана Ануя «Арест» никогда не переводилась на русский язык. Она как-то прошла мимо двухтомника писателя. Хочу сразу попросить – если пойдете на наш спектакль – не уходите после первого действия. Вроде бы, будет ничего непонятно. Зрителей ждёт наслоение нескольких событий и жизней. Вначале появится много вопросов – кто эти люди, откуда они взялись, куда исчезают? И только в конце всё сложится в одну мозаику. Это очень сложная драматургия. Я выбрал её, потому что мне хочется говорить с севастопольцами о серьезном. А ведь можно было поставить легкую комедию. Мне предлагали восстановить спектакль «Театр». Но моё отношение к зрителям и мой возраст предполагают, что я хочу говорить с ними о том, что меня волнует, о чем болит мое сердце. Жизнь проходит и что после нас остается? Я не думаю, что кого-то не волнует эта тема».
Одна из участниц встречи обратилась к Владимиру Петрову и выразила надежду, что однажды он вновь возглавит театр Луначарского, что ознаменует возвращение «Петровской эпохи». Годы его руководства – 1985-1989 – до сих пор считают «золотой эрой» театра. Отвечая, режиссёр, затронул тему поколений.
« Во МХАТе, еще до революции появился легендарный спектакль – «На дне». На нём выросло два поколения русской интеллигенции. Люди в бобровых шубах стояли ночами за билетами, около бочек с дровами и с углем. Я слышал запись этого спектакля по радио. Станиславский там исполнял роль Сатина. Но он не разговаривал, как сейчас это делают актеры, а буквально пел свой текст. Театр – это искусство интонаций.
Новое поколение иначе шутит, иначе объясняется в любви, иначе подкалывает. Представители современной молодёжи совершенно другие. Мы для них динозавры. Должен прийти новый, молодой, индивидуальный и яркий режиссер, который будет слышать новое поколение, отвечать ритмическому звучанию голоса молодежи. Многие мои коллеги говорят, что ушла эпоха великих артистов. Где Ульянов, Борисов, Лебедев, где молодая Доронина? А нынешнее поколение их не знает, им интересны совершенно другие люди. И это правильно. Видели ракету, которая выходит в космос? У неё корпус, а по бокам разгонные двигатели. Так вот мы, старшее поколение, разгонные двигатели для молодёжи. Мы выводим их на орбиту, отцепляемся и сгораем в атмосфере. А они летят дальше».
«В искусстве может быть всё, если оно доказательно»
Владимира Петрова также спросили, смог бы он работать в комиссии по цензуре. Касательно этого вопроса, у Владимира Сергеевича есть своя чёткая позиция.
«Я считаю, что цензура не нужна. Я думаю, что людей нужно воспитывать так, чтобы понятие добра и зла у них было внутри – в совести, в собственном чувстве меры, во вкусе, который должен быть у каждого руководителя. А режиссер – это руководитель. Он берет на себя ответственность перед большим количеством людей. И если этого чувства у него нет, то он просто не сможет заниматься профессией. Чем выше человек взбирается по лестнице культуры, тем хуже он относится к цензуре.
В искусстве может быть всё, за исключением каких-то крайностей: педофилия, нацизм, каннибализм. Всё имеет право на существование, если оно доказательно. Был такой очень серьезный театральный критик Пеатровский, который печатался в газете «Правда». Консерватор до мозга костей. Он мне рассказывал, какую потрясающую постановку видел в Калькутте – «Отелло». Весь спектакль построен не на зависти Яго, а на его безумной жажде Дездемоны. Финал спектакля такой: лежит мертвая Дездемона, врывается Яго и совершает половой акт с трупом. И Пеатровский мне говорит – если бы мне это рассказали словами, я бы ужаснулся, но на сцене это было так доказательно! Вот до какого ужаса может дойти человеческая страсть. Если владеть инструментом, можно убедить в чём угодно, даже переходя общепринятые нормы. Искусство – это возможность и умение создать свой мир и пригласить в него мир зрителей. Если этот мир получился – будут кричать «браво», если нет – встанут и уйдут. Ну а цензура – это плохо, на мой взгляд».
«А как же законы?», — прозвучал вопрос из зала.
«Законы – это не цензура. Люди договариваются изначально. Если не будет страха наказания, то страшно представить, во что превратиться наше общество. Ведь мы – животные, высокоорганизованные, но животные. И мы все хотим найти свое место под солнцем. Если вы мне мешаете, я беру топор и расправляюсь с вами. Нет проблемы. Если бы не законы, мы бы уже давно поубивали друг друга. Государство для того и создано, чтобы как-то всех нас помирить, чтобы мы могли друг друга уважать и соблюдать какие-то законы. Иначе нас ждёт первобытный строй».
Арсений Веденин
Фото Татьяны Миронюк
471 Всего просмотров