«Театр, который я исповедую»: беседа с заслуженным артистом России Евгением Журавкиным

Евгений Иванович Журавкин занимает одно из ключевых мест в театральном пространстве Севастополя и как ведущий актер Севастопольского академического драматического театра имени А. В. Луначарского, и как председатель Севастопольского отделения Союза театральных деятелей России. Кроме того, он поставил ряд замечательных спектаклей не только на родной сцене, но и в античном театре Херсонеса.

Поэтому интересен именно его взгляд на театральный процесс, который в последнее время более эпатирует, нежели «сеет разумное, доброе, вечное». Интервью у Евгения Ивановича для «Губернских Вестей» взяла член Союза писателей России Ольга Ковалик. 

Е. Ж. — Две задачи представляются мне самыми важными: оберегать то, что уже есть, и не прекращать поисков того, что может удивлять. С одной стороны, любой театр не вечен, с другой, если он жив, то должен быть молод, свеж, непосредственен, отзывчив на все социальные вызовы. Театр держит зеркало перед природой, как говорил Шекспир, но он же и отражает общественные запросы, практикуя сразу несколько направлений: авангардистское, то есть ультрасовременное, и классическое. На данном этапе я сторонник сохранения традиций и репертуарного театра, существование которого находится под большим вопросом.

Из-за перевода актеров на контрактную систему разрушаются труппы, а, значит, театральное искусство утрачивает перспективы развития. Одно дело, когда художественный руководитель, режиссер и директор намечают работу на пять-семь лет вперед и, руководствуясь долгосрочным планированием, могут сосредоточиться на решении важнейших задач по составу труппы, формированию творческого коллектива, открытию новых площадок, обновлению репертуара. Иначе обстоят дела у артистов и художественной части, находящихся на договоре. Тут уж не приходится рассуждать о каких-либо четких планах на будущее! День прожили — и ладно.

О. К. — Галина Павловна Вишневская вспоминала, как во время личных гастролей на ведущих оперных площадках мира ей не хватало труппы Большого театра, потому что только будучи внутри стабильного коллектива можно совершенствовать и шлифовать роль, развивать исполнительскую индивидуальность, исправлять допущенные промахи. Мне кажется, что и для вас присутствие на сцене постоянного ансамбля имеет огромное значение.

— Конечно. Однако ансамбль складывается не только из участников постановки. В лучшие театральные моменты его как бы дополняет зрительный зал. Приняв условия игры и координаты всего представления, публика включается в сценическую реальность, не лишенную курьезных случайностей и поворотов. Для меня самыми интересными спектаклями были те, в которых зрители эмоционально подхватывали происходящее на сцене, чутко внимали словам актеров, а не просто с ленцой слушали и смотрели, думая о чем-то своем.

— Мария Ивановна Бабанова говорила, что игра — это и есть игра: пас в зал с надеждой получить ответный пас из зала. Но таким образом разрушается пресловутая сценическая «четвертая стена», благодаря которой актер может глубоко погружаться в исполняемый образ. А как же общение со зрителями? Ведь у них есть право на «штрафной удар» по артистам?

— Да, пенальти нам забивают и довольно часто. Причем, выражаясь футбольным языком, удары наносят неожиданно, наша сценическая защита проваливается, и мы вынуждены срочно что-то менять, импровизировать, взвинчивать темпоритм, еще раз вспоминая, о чем и для чего мы играем, кто мы такие и, вообще, в чем состоит наша миссия. Мы пришли в театр для собственного развлечения или должны что-то важное передать зрителю? Не стоит забывать, что и в настроение публики, и в актерское состояние примешиваются многие факторы: погода, например, транспорт… да все, что угодно.

Сама публика может оказаться неподготовленной к представлению. С этим мы часто сталкиваемся на Херсонесе. Люди целый день провели на пляже, наслаждаясь морем и солнцем, вечером их привезли в античный театр, историю которого знают не все. Поэтому мы, исполнители, каждый раз включаемся в очень серьезную, даже напряженную борьбу за зрительское внимание, за право доказать, что мы достойны этого места и пришли сюда не ради заработка, халтурку какую-то отыграть. Отнюдь. Игру на античной сцене мы приравниваем к священнодействию.

— Слово «священнодействие» многое объясняет в вашем Херсонесском проекте. В пространство античного театра буквально врезается «тело» средневекового храма, и вы играете в пограничье сакрального и профанного миров. Требовательное отношение к качеству игры, подбору репертуара, дизайну костюмов, освоению древней площадки особенно ярко проявилось в «Ифигении в Авлиде» Еврипида — последней вашей постановке на Херсонесе. По-моему, вам удалось создать роскошный спектакль.

— Немного внимания, не очень много средств — и вот что получилось. Раньше, когда Херсонесский проект и репертуарно, и финансово существовал отдельно от театра имени Луначарского, мы были стеснены в средствах и не слишком многое могли себе позволить. Теперь имеем возможность рассматривать планы на будущее. Но сначала надо пройти юридические согласования с Херсонесским музеем-заповедником. Практически все будет зависеть от количества предоставленных нам дней для спектаклей.

Отношения города, музея и театра очень не простые, поэтому трудно сейчас что-либо загадывать. Есть интересные предложения по дальнейшей работе над «Ифигенией в Авлиде». Очень хочется не только посвященнодействовать в трагедии, но и поупражняться в комедии, скажем, на материале умного и хулиганистого «комика» Аристофана. Пусть его пьесы подчас кажутся грубоватыми, но они отчасти театральная «религия», поэтому выхолащивать этого античного драматурга не хочется. Он дает нам непосредственное, очищающее веселье. Бог даст, ситуация позволит — сделаем.

— Мне кажется, Херсонесский музей должен быть заинтересован в столь уместном сотрудничестве. Одно дело, когда на площадке античного театра проходят концерты, приятные для отдыхающих, но не имеющие прямого отношения к античному или средневековому искусству. Другое — спектакли, расширяющие имидж заповедника.  

— Мне кажется, что у Херсонеса не может быть серьезных перспектив развития, если его руководство не займется планированием мероприятий в античном театре на несколько лет вперед. Какие там уместны действа, с какой общей концепцией, при участии каких трупп, как работать со зрителями и, главное, при помощи какого материала подавать античный театр в качестве «изюминки» Херсонеса? Дирекция музея обещала нам встречу в ноябре, чтобы мы могли изложить свою программу, а они озвучить свои вопросы и пожелания.

Но опять же, речь идет о предстоящем летнем сезоне, а не о долгосрочном развитии проекта. Поэтому каждый год мы вновь и вновь начинаем с того, что выясняем условия нашей работы в античном театре, которые, к сожалению, не могут быть закреплены на будущее. Из-за этого потратить значительные средства на новую херсонесскую постановку — значит, рискнуть. Все хорошо сложилось у спектакля «Грифон», имеющего свою площадку, независимую от музейного графика. С нами, увы, все сложнее.

— Надеюсь, обещанная ноябрьская встреча пройдет конструктивно. Хочу вернуться к вашей последней работе — главной роли Аргана в «Мнимом больном». Было трудно?

— Трудно. Причем некоторые трудности я испытываю и сейчас, стараясь не сесть на свои штампы, преодолеть найденное в ранее сыгранных ролях. Григорий Алексеевич Лифанов упорно и аккуратненько «причесывал» мой образ, и мне кажется, что эта роль не похожа на роль, например, Бартоло из «Севильского цирюльника». Я очень дорожу детской непосредственностью, которая мною овладевает при воплощении образа Аргана. Мне очень интересно работать с этой ролью, надевать на себя, как говорит Лифанов, кучу капрона и чувствовать себя мнимым больным, будучи здоровее всех здоровых. В исполнении Станиславского Арган был сластолюбцем, чревоугодником, от которого все очень уставали. Мой герой скорее ребенок, требующий церемониального внимания к своей персоне и не более того.

— Читая пьесу Мольера или вспоминая ее трактовки, включая фильм с Олегом Ефремовым в главной роли, я никак не могла понять странно фривольные отношения Аргана и его служанки Туанетты. Почему она позволяет себе в таком тоне разговаривать с хозяином? И только в постановке Лифанова я поняла суть их коллизии: ваш Арган заигрался в свою мнимую хворь, отгородился от житейских проблем и впал в детство, а Туанетта стала его нянечкой, которой многое позволено. Наподобие кормилицы из «Ромео и Джульетты», со временем ставшей почти членом семьи с широкими полномочиями.

— Да, Туанетта может моего Аргана и отшлепать, и приструнить. Служанке не возбраняется настоять на своей правоте, направить хозяина по своему плану. Он с удовольствием принимает условия ее игры. Жена Белина для него просто красивая, пустая игрушка. А Туанетта и нос ему подотрет, и подушечки поправит, и приласкает. Мы не сразу поняли сути этих взаимоотношений, которые вы сейчас сформулировали. Действительно, интересно, и это еще разовьется в спектакле.

— Знаете, в вашем ярком, в чем-то даже трагикомичном исполнении роли Аргана вдруг — на одно мгновение — промелькнули черты шекспировского Короля Лира…

— Здесь есть схожесть ситуации. Человек придумал себе некий мир, в котором он занимает высшее, комфортное и во всех отношениях приятное место. Там ему все подчинено. И вдруг оказывается, что этой реальности просто не существует, и его — бога вселенной, со всеми слугами и рыцарями, можно просто выставить за дверь. Расставание с иллюзиями может быть очень болезненным.

— Разве не трагикомедия? Человек смешон, так как живет в придуманном мире. И человек трагичен, ведь его желание исполнилась с совершенно другим, неожиданным для него результатом. Вообще, все мечты воплощаются не по нашему плану, а как Бог решит.

— Отношения человека с миром уникальны. Мы сотрудничаем с ноосферой, как-то на нее влияем, она каким-то образом влияет на нас. И все-таки воздушные замки иногда полезно строить, потому что только человек способен мечтать о почти несбыточном, даже совсем несбыточном, но заставляющем искать ответы на поставленные вопросы. Знал ли Циолковский, что его мечта приведет к полету человека в космос? А что нас ждет через десятилетие? Законы физики незыблемы, но вдруг кто-то, мечтая, нарушает, изменяет наши представления об этих законах.

— И законы театрального искусства — не исключение. Однажды Фаина Георгиевна Раневская увидала Станиславского, ехавшего в своем экипаже. Она побежала за ним, крича: «Мальчик мой дорогой!». Константин Сергеевич встал и помахал ей шляпой. Услышав эту историю, критик Наталья Крымова сказала: «Вы счастливая». — «Почему?» — «Вас приветствовал Станиславский». — «Да, я счастливая». А у вас были минуты вот такого, почти мистического счастья? За кем бы вы побежали, крича от восторга?

— За Аристофаном, за Шекспиром… Из ныне живущих? За Александром Александровичем Калягиным. Он для меня остается кумиром и высшим авторитетом. А еще я счастлив, когда выхожу на сцену и чувствую контакт с публикой, когда мне удается сделать зрителей своими единомышленниками и напряженное безмолвие зала начинает буквально звенеть понимаем того, что я играю. В эти редчайшие моменты абсолютной гармонии я ликую. Именно такой Театр я исповедую.

Ольга Ковалик, член Союза писателей России

Фото Евгения Барулина