Пингвинья мистерия: «зообиблейская» небылица в осмыслении луначарцев

Дружба или толерантность, вера или атеизм, милая бессмыслица или глубокий духовный поиск? Известный писатель Ольга Ковалик открывает тайны создания и новые аллюзии альтернативного спектакля по пьесе немецкого режиссёра Уильриха Хуба, который был представлен на малой сцене севастопольского театра имени А. В. Луначарского.

Кто только не замахивался на незатейливую пьесу Ульриха Хуба «У ковчега в восемь»! Не только актёры, но и авторы имеют своего «Мулю». Такого рода успех в чём-то похож на панику: «И я, и я!» – голосят режиссёры, выстраиваясь в очередь на постановку «притчи-водевиля» для детей. Правда, в этом опусе нет ничего притчевого, а уж тем более водевильного. Его сочинил немецкий театральный деятель-атеист средних лет, исповедующий толерантность. Он искренне считает, что «каждый может верить в то, во что ему хочется», а потому Библию держит на одной книжной полке с «Илиадой» и «Одиссеей», сказками «Тысячи и одной ночи» и братьев Гримм, сагами и прочими замечательными «вымыслами».

Свою же, «зообиблейскую» небылицу Хуб написал в 2006 году. Главными героями оказались пингвины, к которым драматург демонстрирует нежную привязанность. Однако и «Самый толстый пингвин на полюсе», и «Пингвины не умеют печь чизкейки» не выбились в хиты. А вот пьеса «У ковчега в восемь» просто заполонила театральный мир во всём мире. Упорная ставка на героев в пингвиньем оперении дала свои результаты: творческий энтузиазм Ульриха сорвал джек-пот.

А началось всё достаточно прозаично: пять немецких театров получили предложение от одного немецкого издательства создать оригинальный детский спектакль на религиозную тему. Как сложилась судьба четырех произведений – неизвестно. Зато допотопные пингвины Хуба вот уже 13 лет исправно собирают аншлаги. Севастопольский театр имени А. В. Луначарского не преминул воспользоваться популярным материалом в интерпретации не так давно принятого в труппу выпускника Российского института сценических искусств Николая Нечаева, хорошо известного тщательно продуманным исполнением ролей Вронского, Тригорина и Воланда. В режиссуре он только нащупывает свой путь, ищет сценический почерк, намечает круг идей и тем.

И вот тут-то Нечаев сотворил маленькое чудо. Пьеска о пингвинах, в последний момент приглашенных на Ноев ковчег, не только сместила, но и развенчала достаточно нелепые и неловкие авторские посылы. В результате получился добрый спектакль-блаженство, в котором слово «Бог» и слово о Боге звучит органично, без заложенного Хубом подтекста в духе булгаковского «разоблачения чудес». Режиссёр и четыре актёра создали своего рода эпилог романа Анатоля Франса «Остров пингвинов», в котором слепой и глухой святой старец Маэль в результате козней дьявола окрестил лапчатоногих арктических птиц и положил начало истории страны Пингвии.

Впрочем, библейский сюжет о Великом потопе осмыслен луначарцами не только в духе постскриптума к человеческой… простите, пингвиньей комедии, но и как пролог к будущему Ноеву ковчегу, в который верится с трудом, но и без веры в который страшно жить. А ведь автор пьесы не копает так глубоко и не заглядывает так далеко. В созданном им бело-ветрено-ледяном мире не предусмотрена бездонность чувств, характерная для игры русских актеров. У Хуба всё происходящее немудрено, диалоги искромётно-поверхностны, сюжет располагает к пластично-лёгким мизансценам. В примечании к пьесе драматург подчёркивает, что в роли Голубки возможен мужчина, при этом финал остаётся тем же: «Голубь дарит Пингвину длинный поцелуй». Что ж, всем братьям и сёстрам по серьгам! Вот только сборище особей исключительно мужского пола делает бессмысленными саму идею и цель Ноева ковчега.

Постановка Севастопольского театра напрочь отметает лицемерную толерантность и демонстрирует возвышенный без пафоса, наивный без дурашливости спектакль о том, что третий никогда не бывает лишним, особенно если он – друг. О том, что русский театр не может стать «атеистическим», как бы его не приспосабливали к «веяниям времени». О том, что само слово «Бог», сколько ни повторяй, понятней не станет.

Вообще же луначарцы в этом, казалось бы, кунштюке остались верны своей теме отстраненности от «бытового» ради постижения вселенской души. Столь высокую задачу помогает им решать идеальная ансамблевость, выпестованная за последние пять лет главным режиссёром театра Григорием Лифановым. Актёры заряжаются друг от друга, слушают друг друга, умело корреспондируют не только словам, но и помыслам товарищей по сцене. Игровая сплочённость при сохранении индивидуальности стала фирменным знаком Севастопольского академического драматического театра. А потому и в простеньком тексте Хуба создатели «У ковчега в восемь» выявили интересный подтекст, превращающий детскую пьесу в спектакль для зрителя любого возраста.

Всё начинается рассуждением постоянно ссорящихся пингвинов о вони и Боге. Потом Бабочка по непонятным причинам залетает в царство льдов. Под занавес представление наполнено белым светом, птичьими трелями, радугой, парой бабочек, романом Голубки с Первым пингвином… и дискуссией о Боге.

В сущности, полтора часа без перерыва пернатые заразительно распространяются обо всём и ни о чём. Актёры Сергей Колокольцов, Илья Синькевич и Юрий Михайловский исполняют роли как по нотам, специально сочинённым для этого трио. Причём искромётная и молодецкая игра Колокольцова, поступившего в труппу театра 25 лет назад (надеюсь, этот славный юбилей будет отмечен луначарцами), даёт фору мастерству ещё «зелёных» коллег.

Евгений Журавкин, говорящий за Ноя, умело пленяет своим небывалым голосом. Анастасия Жаднова обаятельно суетится подобно администратору отеля. На мой взгляд, в её трактовке образа не хватает голубиной кротости, застигнутой врасплох библейскими обстоятельствами. Уверена, прекрасная хозяйка гостиницы Мирандолина ещё появится в репертуаре этой одаренной, симпатичной актрисы, а пока в палитру «Ковчега» так и просятся тона женственности, оказавшейся в тисках Божьего промысла, трогательной беззащитности, которую любят, но никогда не прощают индивиды противоположного пола. Голубка – не расторопный руководитель «мероприятия», а вдохновительница всего, что происходит на Ноевом судне, своего рода аллюзия к «Духу, в виде голубине».

Николай Нечаев толково освоил крошечную площадку малой сцены, которая в последнее время стала притягательной для зрителя и всё чаще собирает аншлаги. Широта точного замысла позволила режиссёру создать фантом расширяющегося пространства. В какой-то момент спектакля мне припомнился рассказик Ивана Алексеевича Бунина «Пингвины», написанный в 1929 году.               

Странный сон возвращал писателя в Ялту, в пушкинские Гурзуф и Бахчисарай во время особенно  грустной  осени, когда «поднимался  ветер, дымились низкие  тучи  и  то и дело пушечными выстрелами бухали в набережную и высоко взвивались в воздух длинными пенистыми хвостами волны…» Очнувшись, автор осознаёт, что находится в Поти и всё вокруг «страшно мёртво и пусто». Он бредёт к главному маяку:

«И вот я на каком-то страшном обрыве, горбатом и скалистом, где можно держаться, только прижавшись к необыкновенно высокой и круглой белой башне и упершись ногами в скалы. Вверху, в дымном от дождя и медленно вращающемся свете, с яростным визгом и криком кружатся и дерутся, как чайки, несметные траурные пингвины. Внизу – тьма, смола, пропасть, где гудит, ревёт, тяжко ходит что-то безмерное, бугристое, клубящееся, как какой-то допотопный спрут, резко пахнущее устричной свежестью и порой взвивающееся целыми водопадами брызг и пены… А вверху пингвины, пингвины!»

Севастопольская пингвинья мистерия оказывается где-то посредине между историями Хуба и Бунина. Или, может быть, невольно, мистически объединяет их. Ведь сказал же немецкий драматург в одном из интервью:

«Собственно, в сцене с чемоданом – помните, когда пингвины разыгрывают Голубку и говорят с ней от лица Господа? – осуществляется невольное превращение Бога из Ветхого Завета в Бога из Нового. Бог Ветхого Завета – карающий Бог. А Бог Нового – прощающий и любящий. Однако маленький пингвин в чемодане случайно осуществляет это превращение. Он ненамеренно говорит правильные слова. А потом, как бы оправдываясь, рассказывает своим друзьям, что не знает, откуда взялись эти фразы, просто они возникли в его голове».

Что ж, хочет того Хуб или нет, но основанные на библейском мировосприятии традиционные ценности, которые не перестаёт защищать президент Путин, являются квинтэссенцией его пьесы. Сочинённые им герои, подобно Федьке Каторжному в последней премьере театра «Бесы», «тянут» за собой «храм» – Ноев ковчег. Человечество само себя погоняет к обрыву, по собственной воле семимильными шагами стремится к библейской развязке. И пусть Бог сокрыл день будущего Потопа, мы теперь знаем его время: Ковчег отходит ровно в восемь.  

Ульрих Хуб попытался ухватить Бога за бороду. Луначарцы хватают зрителя за душу.

Ольга Ковалик

Фото Дмитрия Кириченко