Его сукины дети: откровенный разговор с Андреем Масловым

Давно хотелось для «Афиши» ForPost сделать именно такое интервью: тонкими штрихами набросать портрет андеграундного театра, а вместе с этим – анфас и профиль его руководителя с «редкой группой души». Однако я не ставил перед собой цель глубоко исследовать душу самого загадочного режиссёра Севастополя. Просто хотелось для себя понять (хотя бы приблизительно), какова в этой душе концентрация одиночества, эгоизма, любви/нелюбви к людям, своим артистам, вообще к жизни. А главное, выяснить, какое место в его картине мира занимает театр «Психо Дель Арт». Зачем мне это нужно? Когда у самого «редкая душа», хочется поближе узнать себе подобных.

Наше общение с Андреем Масловым началось в 216-й комнате. Гримёрка, склад декораций, реквизита, костюмов, – такое вот многогранное пространство со своим творческим беспорядком (хотя именно в таком беспорядке есть свой особый порядок). Кстати, в номере 216, если сложить все его цифры, можно обнаружить девятку — одно из самых противоречивых и таинственных чисел в нумерологии. Вот такие неслучайные случайности встречают тебя у самого порога.

А, уже переступив порог «нехорошей комнаты», где N-е количество пространства занимает увесистый деревянный крест из «Бала Мессира», я в лоб получил вопрос:

— Арсений, а зачем вообще тебе нужно это интервью?

— Нестандартный человек, создавший самый нестандартный театр в городе – это интересный персонаж для истории, для любого формата.

Я включил диктофон и обнаружил, что памяти осталось на два с копейками часа. Хватит ли для «уверенного наброска»? Хотя, когда речь идёт о таком бездонном собеседнике, как Андрей Маслов, два часа – это лишь пара линий. Ладно, как пойдёт, так и пойдёт. Погнали.

I. Бедный, бедный театр

— Начнём по порядку. Перед тем как обосноваться во Дворце культуры рыбаков, театр «Психо Дель Арт» сменил немало площадок. Расскажи об этом периоде.

— Мне кажется, что когда-нибудь в театральных учебниках наш театр будут называть «самый несчастный театр». Были времена, когда у «Психо Дель Арт» совершенно не было своей базы. Сегодня мы могли играть спектакль на одной площадке, а завтра на другой. И порой артисты на нее вступали за час до открытия занавеса. А вообще, первый спектакль мы показали на сцене ТБМ в 2005 году. С восемнадцатью выпускниками актёрской школы «Психо Дель Арт» поставили «Реставрацию классики».

Они буквально с нуля в течение девяти месяцев обучались актерскому мастерству. Роли нашлись для каждого – как для 5-летней Ксюши, так и для 72-летней Зинаиды Фёдоровны, которая работала билетером в «Севтроллейбусе». Двухчасовой дайджест мировой классики прошёл с оглушительным успехом. Я не хвастаюсь. Не хватало мест – ставили приставные стулья. Я считаю, для дебюта ребята сыграли безупречно.

В дальнейшем нас приютила арт-галерея «Зелёная Пирамида». Для наших спектаклей выделили открытую площадку, но играть мы там могли с конца апреля – начала мая по октябрь. Тогда у театра стали появляться первые поклонники, причём не только севастопольские. Почему-то в тот момент зрители с материка, в том числе и из Киева, примечали нас больше, чем местные.

— А тем временем октябрь был не за горами. Осенью «Психо Дель Арт» оказался на улице?

— Затем начался период борьбы за место под солнцем. Я понял, что без репетиционной базы наш театр просто обречён. И при этом набор в актёрскую школу «Психо Дель Арт» продолжался. Тогда начальником Главного управления культуры была Татьяна Викторовна Зенина. Именно она дала возможность театру остаться наплаву. Нас приютили в клубе села Шули. Ну это было хоть что-то. Хоть какой-то гарант того, что в тяжелую годину мы сможем в этом сарайчике играть и показывать. Правда, с 5-го километра туда нужно было добираться минут 30, потом ещё пройти по просёлочной дороге, не спутать клуб с коровниками и овчарнями и попасть в помещение, которое зимой не отапливалось, летом не проветривалось. Спустя время, благодаря усилиям и какой-то материнской заботе Татьяны Зениной, нас разместили в Балаклавском дворце культуры, где мы с переменным успехом творили.

— Насколько знаю, с руководством БДК вы не сошлись характерами?

— На своей памяти с 2009 по 2014 г я застал четырёх директоров, включая моего «доброго гения» Марину Ткачёву. При слове «Маслов» её бросало в жар. Она пыталась от меня избавиться, не понимая, что избавляется не от сотрудника, нелояльного к ней и имеющего право на собственное мнение по любому вопросу, а убирает целый театр, который к тому времени уже был народным. А статус любого учреждения культуры в первую очередь зависит от того, сколько народных и образцовых коллективов находится под его крышей. В результате ей удалось меня уволить, а затем у нас с ней состоялся замечательный суд. Марина Ткачёва сочла, что я оскорбляю её честь, достоинство и деловые качества и обвинила меня в диффамации. Суд я выиграл. Хотя, несмотря на то, что мы уже были в России, я считал, что ещё осталась старая система судейства, когда кто сильнее, тот и прав.

После этого произошло вообще невероятное. На каком-то городском празднике в воскресное утро мы встретились с Татьяной Зениной. И Татьяна Викторовна как-то недвусмысленно предложила перебраться мне в ДКР (тогда ещё КИЦ). Я стоял и думал, что, видимо, так у людей и начинается белая горячка: когда директор ведущего учреждения культуры предлагает полный пансион тебе и твоему театру. Спустя полгода баталий и судебных процессов с руководством БДК театр переехал в КИЦ. Вот тогда я понял, что атмосферу в любом театре создаёт директор. Ты можешь быть гениальным режиссёром, у тебя может быть блестящая труппа, у тебя могут быть цеха, но если идёт давление со стороны дирекции, то театру от этого не будет комфортнее.

— Ты вообще тогда осознавал, насколько тебе повезло? 

— В этом смысле мне повезло дважды. Татьяна Викторовна все-таки жена Игоря Анатольевича Зенина (нынешний директор СЦКиИ) и она прекрасно понимает, что у режиссёра не бывает нормированного рабочего дня. Если режиссёр болен очередным проектом, он будет работать 25 часов в сутки. Конечно, внешне это так не выглядит, но внутренний процесс очень тяжелый. Постоянно думаешь, как поменять ту или иную сцену, в каком настроении придут артисты, не сорвётся ли премьера и так далее. Татьяна Викторовна знает эту режиссёрскую кухню не понаслышке. И мне в какой-то момент показалось, что она экстраполирует своё отношение к мужу на меня. А главное, не было вот этого бюрократства:  нет, ты будешь, нет, ты обязан.

— В общем «ПсихоДель Арт» наконец нашёл свою тихую гавань…

— Да. После кошмара, который был в БДК под руководством Марины Ткачёвой, где шла борьба за выживание, здесь мы попали в какой-то театральный инкубатор. Мы можем искать, экспериментировать. Настоящая творческая лаборатория. Нас не пытаются отформатировать и придать нужную форму. У нас сейчас есть необходимый минимум. Хотя, конечно, не хватает собственного маленького помещения, камерного пространства. Когда зашла речь о реставрации за счёт федеральной целевой программы, Татьяна Викторовна мне пообещала, что обязательно найдёт для нас какое-то местечко в подвале, которое будет оборудовано под театр на 30-40 мест. Как говорил великий реформатор театра Ежи Гротовски, на большее энергетики даже самого гениального артиста не хватает. Проводить концерты и какие-то шоу нужно на стадионах и в концертных залах, а театр – это что-то компактное и очень комфортное. Для артистов и для зрителей.

II. Жизнь во Дворце

— Сколько ушло времени, чтобы освоиться на новом месте?

— Меня сейчас поймут только театральные режиссёры. Восстановить репертуар из 16 спектаклей – это крайне тяжёлая работа. На восстановление у нас ушёл год с небольшим. Для режиссёра это вообще смерть. Удивлён, как я выжил. За эти два года, после того как я восстановил репертуар, мы поставили, на мой взгляд, очень интересный спектакль «Бал Мессира», к которому ты имеешь некоторое отношение…

— Точнее сказать, имел. Сложный был проект. Но за роль Воланда спасибо. Незабываемый был опыт.

— Я считаю, что этот проект получился. Не буду говорить, хорошим или плохим. Отзывы зрителей были потрясающими. Тем более, что мы выпустили спектакль на полгода раньше, чем луначарцы. И зрители, которые видели нашу постановку, имели возможность сравнивать. По крайней мере, они убедились, сколько людей, столько и трактовок Булгакова. Всё великое никогда не подлежит однозначной оценке. Это была первая перевернутая страница очень нелёгкого прошлого.

— Были у тебя и откровенно провальные премьеры. La Divina я пропустил, но слышал много отрицательных отзывов о спектакле. Много критиковали и саму исполнительницу заглавной роли.

— Согласен. Спектакль не случился. Знакомство с Эльвирой натолкнуло меня на мысль рассказать историю одной карьеры. Мне хотелось показать зрителю, на что готов пойти талантливый человек, артист, а тем более женщина, ради славы, карьеры и успеха. Таких судеб очень много, когда женщина в своей иерархии ценностей на последнее место ставит семью и личную жизнь. История была об этом. Однако столкнувшись с музыкантом, в данном случае с Эльвирой, я вдруг понял, что музыканты – это все-таки не артисты: им тут же хочется устроить свой, грубо говоря, бенефис.

Думаю, именно из-за этого не случился проект. Там не было искренности. Но не с моей стороны. Я выкладывался по полной, и в последний момент, когда уже было поздно что-то менять, я вдруг увидел, что человеку нужно просто яркое шоу на хорошей сцене. Когда я понял, что этот эксперимент с данной главной героиней не случился, то спектакль снял с репертуара. Но открою тебе первому секрет. Я хочу поставить La Divina с очень талантливой севастопольской исполнительницей, у которой потрясающий диапазон. После предварительных бесед с ней я понял, что нам это удастся.

— Что было дальше? Впал в депрессию?

— Да, признаюсь, было некоторое уныние. То, что происходило на La Divina, для меня это не «Психо Дель Арт». Я постоянно натыкался на непонимание исполнительницы главной роли того, что мы за театр и какие стороны человеческой жизни исследуем. Таких ошибок я решил больше не повторять.

Я взял реванш. На тот момент в труппе была Ксюша. Смотрю – девочка работает, и работает каждый день. Выдерживает по 4 часа репетиций в формате нон-стоп. Я понимал, что с ней можно нырять глубже и взлетать выше. Она, образно говоря, научилась дышать разряженным воздухом. Мы начали брать отдельные куски из моих личных дневников, и в конечном итоге всё это склеилось в один цельный спектакль «Дневник её мужа». На этот проект я поставил всё. Впервые за много лет я испытал кайф от работы. Не знаю, как зритель, но, судя по книге отзывов, на премьере всем «посрывало якоря». Конечно, на сегодняшний день это для меня самый интересный проект. Был. Всё хорошее когда-нибудь заканчивается.

— Ты решил отказаться от этого спектакля?

— Ни в коем случае! Буду вводить новую артистку.

— Новая артистка — это, конечно, хорошо. А что со старыми артистами? Я видел их в одном-двух спектаклях, а потом они просто исчезли…

— Они не исчезли. Они, как все непрофессиональные артисты, погрязли в нашем быту. Особенно женщины. В какой-то момент очень многие понимают, что театр для них был отдушиной во время критического периода жизни, давал им второе дыхание. Когда они находят своё счастье, обретают семьи, театр уходит на второй план. Когда этот период проходит –возвращаются обратно. Либо не возвращаются вообще. Это нормально, на мой взгляд. Это развитие по спирали.

— В репертуаре «Психо Дель Арт» на сегодняшний день 19 спектаклей, а действующих артистов, насколько мне известно, можно посчитать по пальцам одной руки. Не самые лёгкие времена наступили для твоего театра…

— Если это не упадок, то какой-то момент депрессии. Артисты – это очень ревнивая и завистливая субстанция. Когда они видят, что кто-то вырывается вперёд и режиссёр от этого тоже заводится и проводит с этим человеком чуть больше времени на сцене, то они понимают, что теряют почву под ногами. Тогда наступает цепная реакция – вся труппа начинает проявлять инициативу, фанатизм в работе. Это подпитывает режиссёра, он подпитывает артистов и происходит взаимообмен энергиями. И вот, когда эта артистка ушла по семейным обстоятельствам, возникла пауза. До этого артисты каждый день, может иногда и с завистью, из-за кулис наблюдали за репетициями. И вот «вожак» уходит – у всех случается ступор.

И пока не появится очередной вожак, в этом сообществе людей ничего не изменится. Речь идёт о психологии масс. Если есть вожак-вдохновитель, то коллективное бессознательное невольно потянется за ним. Появится желание также со временем стать вожаком, свергнуть его, занять его место, либо превзойти по определенным качествам – интеллектуальным, физическим, моральным. Как только исчезает вожак, наступает эффект собаки, сорвавшейся с цепи. Пока она на цепи, то знает, что может демонстрировать свою ярость, отвагу, силу. Стоит только отпустить поводок или оборвать цепь – собака замирает на месте, она не понимает, что делать дальше. Как та Нина Заречная, которая не знала, как стоять на сцене и куда деть руки.

Сейчас такой период и мы переживаем. Я его нисколько не боюсь, я не впал в депрессию. Я прекрасно знаю, что что-то появится. Природа пустоты не любит. Будет что-то другое. Ладно, пойдём, что ли, покурим.

III. Сукины дети

— Андрей, а за время существования театра ты смог ответить себе на вопрос, как рядом с собой удержать артистов?

— Принцип только один. В первую очередь, их надо любить. Рязанов называл артистов «сукины дети». Они, конечно, хорошие люди, но они сукины дети. Они будут интриговать, сутяжничать, сплетничать, делать козни, обязательно плюнут в спину или того хуже – вонзят нож. А ты не имеешь права ответить им тем же. Ты вынужден переступать через себя как через человека и продолжать их любить. Может быть, не как людей. Не стоит с ними сближаться на любом уровне, в том числе и на ментальном. Надо любить то, что с помощью тебя, по твоей просьбе артисты делают на сцене. Вот когда ты их любишь за эту игру, за их талант, мастерство, ты будешь им прощать эти простые человеческие слабости. Ведь в каждом из нас, что ни говори, спит Иуда. И во мне, наверняка, тоже. Даже не наверняка, а точно. И вот, зная об этом, их легче удерживать рядом.

Довольно поздно я пришёл к тому, что никогда нельзя складывать яйца в одну корзину. У артистов очень ранимая психика: и корона вырастает быстрее, и депрессии глубже. И поэтому артист никогда не должен жить с мыслью, что без него ничего не случится. Это слишком большой искус. Жизнь уже научила тому, что в спектакле должно быть два состава. А кто лучше себя покажет на тестовой репетиции, тот и будет играть премьеру. Только так можно удержать. Страх – это единственное, что удерживает человека от совершения неблаговидных поступков.

— Неужели ты со всеми своими актёрами всегда держал строгую дистанцию? Сильно обжёгся в своё время?

— Это самая большая иллюзия, что творческие люди, когда ты режиссёр, будут идти с тобой до конца. Нет. Они будут идти ровно до того момента, пока им это надо – для карьеры, для профессионального роста, для реализации собственных желаний. Как только это перестанет на них действовать, они просто от тебя уйдут. А уход из театра или с киноплощадки означает предательство.

Ожоги были каждый раз. Ведь дело в том, что ты влюбляешься не в артиста, а артист всё время об этом забывает. Разница между актёром и персонажем, в которого режиссёр вдыхает жизнь, – это целая пропасть. Режиссёры влюбляются в своих созданных персонажей, которые ожили, которые задышали, заговорили языком драматурга. А человек может быть по своей сути очень плоским, нехорошим. Как правило, так и бывает. Поэтому я уже давно избавился от иллюзий, что в театре можно строить какие-то личностные отношения. Дружить домами? Ходить друг к другу на день рождения и свадьбы? Это глупо. Всё это лицемерие.

— Теперь я понимаю, почему ты проигнорировал приглашение на мой юбилей.

— Арсений, это разные вещи. Если бы мы с тобой сблизились вне театра, как это было, например, с Джоном Барулиным, Пашей Любимовым, я бы обязательно пришёл. Ты пойми: всё, что происходит в театре, оно немножко ненастоящее. Я не говорю, что оно плохое. Оно просто ненастоящее. Оно не для реальной жизни – все эти театральные поцелуйчики, обнимашки. Я всем своим артистам говорю: когда мы с вами обнимаемся по-театральному, это не означает, что я в вас влюблен. И когда вы меня обнимаете, я в этот момент меньше всего думаю, что вы испытываете ко мне какие-то нежные чувства.

— Выходит, ни в кого из своих артисток, как в человека, ты не влюблялся?

— Как в человека – нет. В персонаж – да. С головой, до кончика ногтей и волос. А если ты не влюблен в своего персонажа, вне зависимости от его пола, то он не получится и не тронет зрителя. Ты отдаёшь свою любовь к персонажу, а он её со сцены передаёт зрителям. Всё, что не касается театра, то тут однозначно никакой любви и привязанности. У каждого своя жизнь и зона комфорта.

IV. 19:59 и ни секунды больше

— А какой вообще сегодня статус у «Психо Дель Арт»? Театр драмы, театр-студия, народный театр? В анонсах вы себя позиционируете именно как театр драмы. Не обманываете ли вы своего зрителя, который, покупая билеты на ваш спектакль, будет думать, что он проведёт вечер именно в драматическом театре?

— Мне странно, что человек, считающий себя театральным критиком, задаёт такой вопрос…

— Никогда себя не считал и не считаю критиком.

— По крайне мере, тебя считают.

— Ошибочно считают. Давай не будем уходить от темы.

— Когда я ставил в Одессе «Ночь Святого Валентина», то познакомился с «Театром на Чайной», который располагался в маленьком подвальчике. У них была точно такая же ситуация, как у нас: никакого госфинансирования, частных пожертвований. Всё делали своими силами. Но при этом билеты на их спектакли были распроданы на месяц вперёд.  Они жили на самоокупаемость. У них не было никаких титулов, даже «народного». Ну а, что касается классификации, – театр драмы, народный, самодеятельный – называйте как угодно. Только не забывайте одну истину: театр, основанный Станиславским, являлся сообществом любителей литературы и поэзии. А вспомним театр танца Вадим Елизарова. Вначале это был кружок в «Корабеле», потом – студия, затем – коллектив, образцовый коллектив и так далее. В итоге театр стал академическим.

— Сам не хочешь пройти то же путь?

— Лично я – нет. Я бы уже хотел служить в профессиональном театре «Психо Дель Арт», где есть директор и финансирование. Чтоб я вообще не заглядывал в книгу расходов и приходов. Чтоб я точно так же, как сейчас, приходил, репетировал с утра до вечера и удивлял себя. Если кто-то ещё при этом будет удивляться – буду только рад. Поэтому у меня нет цели создать театр своими силами. Если я начну создавать театр, я перестану писать и ставить. Я буду заниматься с утра до вечера администраторской работой. В итоге я создам театр, но я потеряю себя как человека, который единственный на этой планете умеет меня удивлять.

— Есть ли в репертуаре «ПсихоДель Арт» спектакль, за который тебе реально стыдно?

— Нет. Даже за La Divina. Там были очень хорошие находки. У меня есть видео спектакля, и я знаю, как сделаю проект с новой артисткой, если всё сложится. В любом случае, это эксперимент и колоссальный опыт. Если ты не набил шишек, ты не пойдешь дальше, ты останешься на месте. Будешь получать и выгребать дальше.

— А за какой спектакль распирает гордость?

— Их много. «Чехов курит», «Кокон: хроника женского безумия», «Спектральный анализ женщины», «Дневник её мужа», «Бал Мессира». Но очень-очень горжусь «Донькой».

— «Донька» самый любимый?

— По эмоциональному воздействию – да. На свой 50-летний юбилей я повёз «Доньку» в Ялту. Я тогда впервые понял, что такое абсолютное счастье – это встретить юбилей со своей труппой, со своим спектаклем. Когда мы ехали обратно, я смотрел через окно автобуса на звёздное небо и был абсолютно опустошён, в отличие от моих перевозбужденных артистов. Но это была приятная пустота. Этот день рождения я запомню на всю жизнь.

. «Донька» вообще для меня уникальный проект. Пьеса писалась ровно месяц и столько же ставилась. 30 апреля я начал и 1 июня уже была премьера на сцене ялтинского театра имени Чехова. Я приходил домой после репетиций, писал очередную сцену, тут же скидывал её актерам, и на следующий день мы ее репетировали. В этот же вечер я писал следующую сцену. И так за месяц была написана и поставлена двухчасовая пьеса.

— Расскажи ещё об одном уникальном проекте своего театра – «Чай Let». Это любимый спектакль нашего главного редактора Екатерины Бубновой.

— Кать, передаю через Арсения: это твой любимый спектакль, потому что он идёт 30 минут и, может, отчасти потому, что другие ты не очень видела, Катя… Без обид.

— Нет, Андрей, не только поэтому. Мы с Катей говорили об этом спектакле. Там другое. Мы до этого дойдём. Как вообще «Чай Let» восприняли зрители?

— Им просто головы посносило. Мы показывали его на международном фестивале в Киеве в Доме художника. Было около 14 театров из разных стран – Прибалтика, Болгария, Польша, Россия, Украина. Вот представь: нас никто не знает, и у нас максимум 20 минут, чтобы удивить публику, и не секундой больше. Потом гасят свет и включают фонограмму. Можно было взять фрагмент из готового спектакля, а можно было поставить новый. И мы – впервые в истории театра (я потом проверял эту информацию в Интернете) – ставили спектакль под фонограмму.

Её длительность была 19 минут 59 секунд. Это очень тяжело, когда артист должен разговаривать с фонограммой. Кто-то чуть дольше сделает паузу – и всё. Мы настолько натаскались на репетициях, что спектакль шёл ровно 19 минут 59 секунд. Заняли второе место. Кате Стариковой, которая исполняла роль Гамлета и Кости Треплева, пророчили лучшую мужскую роль. Но потом узнали, что она женщина и, конечно, ничего не дали. Это факт, и я этим очень горжусь. Он произвел эффект разоравшейся бомбы. Уложиться в формат и совместить произведения двух непохожих авторов из разных эпох и стран – это дорогого стоит.

— Как считаешь, успех спектакля – это заслуга необычного симбиоза «Гамлета» и «Чайки»? Или это результат необычной режиссёрской находки? Её, кстати, и оценила Катя.

— Даже не знаю, чей это успех. Это был подрыв. Мы жили этим. Вся труппа из 12 человек жила этим спектаклем. Каждый нюанс был просчитан до миллиметра и выверен. Нельзя было отступить от времени ни на секунду. Этим проектом я тоже горжусь. Как раз сейчас его восстанавливаю с новыми артистами. Кстати, небольшой фрагмент мы показывали на «Ночи искусств» в рамках театрального квеста «Подвал Психо Дель Арт».

— А почему мужские роли в этом спектакле достались женщине?

— На мой взгляд, у женщины «тоньше кожа» и более обострённое чувство окружающего мира. Всю эту безысходность, которая присутствует и в «Чайке», и в «Гамлете», они, как мне кажется, чувствуют острее, чем мужчина. Цену жизни и цену предательства женщины знают гораздо больше нас, мужчин.

V. «Для меня критики – это люди, которые сами ничего не делают»

— Как относишься к критике? Вообще, способен её воспринимать?

— Критики, как говорил Марк Твен, делятся на две категории: одних хочется убить после прочтения рецензии, других – до. Я воспринимаю любую критику, но я очень не люблю, когда меня хвалят, потому что чувствую в этом неискренность. Мне больше нравится, когда меня ругают. Но сразу скажу откровенно всем своим критикам: ребята, ваши снаряды до цели не долетают. Я абсолютно адаптирован к этому. Я доверяю только самому себе. Критика зрителей, самих критиков, коллег и, так называемых, «важных театралов» меня абсолютно не трогает, не ранит. Я не запираюсь дома, не пью сутками, не курю сигарету одну за другой. Я забываю об этом.

— На любые формы критики у тебя иммунитет. Вообще, это здорово. А с твоей-то стороны критика часто исходит?

— Я не сноб. Те, кто читают мои рецензии, знают: если Маслов молчит, то что-то не так в Датском королевстве. Я никогда не буду подрезать крылья художнику. Но если я молчу, то значит что-то пошло не так. Я прихожу в театр, чтобы меня удивили, и когда творцам это удаётся, я им бесконечно благодарен. Тогда ждите опус. А вообще, я не критик. Для меня критики – это люди, которые сами ничего не делают. А когда человек ничего не делает, у него уходит время на обсуждение того, что делают другие.

— Какое счастье, что я не критик.

— Тебе повезло, потому и живой.

— Никогда не хотелось позвать на свой спектакль кого-то из наших признанных театралов? Например, Григория Лифанова?

— Ко мне на спектакль как-то приходила целая делегация известных театралов: Ксюша Норманская, Юрий Маковский, Андрей Маймусов, Людмила Оршанская… Понимаешь, тут вовсе не страх, что как-то размажут. Как правило, после спектакля у коллег разговор строится из двух неравных частей. Первая – «Ну молодец, ну молодец!». Это первая и самая короткая часть. А потом идёт это русское «но», двоеточие и… 52 пункта – как бы они сделали. Ну возьми и сделай!

Что касается Григория Алексеевича, я его бесконечно уважаю. Обязательно его как-нибудь приглашу. Конечно, хочется услышать мнение. Но я знаю, если оно не совпадёт с моим, я его забуду через пять секунд. А если совпадет, мне станет светло и радостно, но буквально на двадцать минут.

— А если Григорий Алексеевич после спектакля подойдёт к тебе со своими «52 пунктами»? Ну или просто даст пару добрых советов? Всё-таки у него мощная профессиональная школа за плечами, в отличие от тебя…

— Не хочу никого обидеть, но при всём моём уважении к Григорию Лифанову и другим мэтрам сцены я не буду прислушиваться ни к чьим советам. Можно не тратить даже время: я никогда ими не воспользуюсь. Не знаю почему. Может, это моя «близнячья» сволочность. Я уверен, что всё, что я делаю, – это правильно. Для меня. Это моя правда. Я много раз уже повторил, что в первую очередь мне нужно удивить себя, не зрителя. Удалось ли мне удивить зрителя или нет – я думаю об этом в самую последнюю очередь.

— Как мне нравится твой внутренний бунтарь. Андрей, ну вот представь – ты месяц, два, три не удивляешь зрителя. Сидит 5-6 человек в зале, потом на твои спектакли вообще никто не ходит, и Татьяна Викторовна тебя метлой поганой…

—Так! Стоп! Ну, во-первых, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

— Ещё и самоуверенный бунтарь!

— Татьяна Викторовна мне однажды сказала, что своими спектаклями казну ДКР я не озолочу. Что я здесь, мол, как IQ-наполнение, диковинка, своего рода.

— Понятно. Местная экзотика. И всё же представь, что однажды «Психо Дель Арт» исчезает из твоей жизни. Чем займёшься?

— Я уже для себя всё решил. Я возьму с собой «изделие 200».

— Что-что ты возьмёшь?

— Эх ты! А ещё культурный обозреватель ведущего сайта. «Груз 200» Балабанова смотрел?

— Смотрел. После просмотра захотелось напиться и застрелиться.

— Так вот. Есть «груз 200», а у нас в театре есть бутафорские «изделия 200», точнее, одно, и его все боятся, ну кроме моих, естественно. Ну, грубо говоря, гроб. В общем, когда буду уходить, свою библиотеку подарю Толстовке, реквизит раздарю дружественным театрам, возьму несколько любимых книжек и «изделие 200». Ну и, может, турочку, которую привёз из Еревана. А, и ещё крест возьму из «Бала Мессира». Всё готово на случай чего. А чем буду заниматься? Уйду в писательство. Буду писать романы и распространять свои пьесы по театрам. Наша Гильдия драматургов мне в этом поможет. Я ведь как никак её член.

— Я думал, ты выберешь орган подостойнее… Шучу, шучу!

— Долго ты меня ещё будешь мучить? Я не собираюсь тут с тобой до утра сидеть!

VI. Редкая группа души

— Ещё буквально несколько вопросов. Закончим всё-таки на высокой ноте. «Психо Дель Арт» твоей мечты?

— Это такой же состав – я говорю не тот же, а такой же – по энергетике, по самоотдаче, по фанатизму, как был на «Бале Мессира», когда все дышали в унисон, были заражены этим вирусом, безумным желанием довести дело до конца. Чтобы была та же атмосфера, что на «Дневниках её мужа». Это мечта каждого режиссёра – собрать команду людей, преданных тому, что они делают.

— А что тебя сегодня делает счастливым?

— Каждое утро я открываю глаза и первое, что делаю, смотрю в потолок и благодарю Того за то, что он подарил мне вчерашнее утро, день, вечер, ночь. Мне очень нравится, когда я пишу дневник, когда выходят мои статьи в каком-либо издании, когда я прихожу с репетиций и понимаю, что в творческом запале вообще забыл о еде и не кушал со вчерашнего дня. Сижу вот на таком адреналине – и мне этого хватает. Это, наверное, и есть счастье.

— А в людях пытался найти источник счастья?

— Друзей у меня нет. Таких, без которых я страдаю. У меня нет любимой женщины, без которой я не могу прожить. У меня есть любимая дочка, любимая внучка, любимый внук. Мы друг друга любим, перезваниваемся, но мне не обязательно их видеть каждый день. У меня есть папа, о котором я забочусь. Ну, пожалуй, всё. У меня даже собаки нет. Очень хотел бы. Но сейчас не могу себе этого позволить. Но у меня есть улитки. Я их каждый день кормлю огурцами с яичным порошком, с креветками. И черепашка Психея, которая живет в романтичном фонтане во Дворце. Есть вот такие маленькие радости.

— Своим одиночеством не тяготишься? Ты его принял? Тебе в нём комфортно?

— Я понял, что это моё самое органичное существование. Был период в жизни, когда у меня дома собирались артисты театра Луначарского, режиссёры, поэты. Это было каждый вечер. И меня это не утомляло, потому что, видимо, в тот момент я был ещё недостаточно самодостаточен, скажем так… А потом в какой-то момент я понял, что больше нахожу ответов на вопросы, когда я один. Один на один с печатной машинкой, один на один с холстом (да, у меня был и период живописи), один на один с сочинительством. Я решил, что своё одиночество я ни на что не променяю – ни на семейный быт, ни на друзей, которых, как я понял, нет и быть не может. Каждый рождается в одиночку и в одиночку умирает.

Друзья и компании нужны ненаполненным людям, если не сказать пустым. Тогда все эти полупустые люди сбиваются в стайку, чтобы не чувствовать свою ущербность. Просто в моей оперативке уже нет свободных ячеек. Смысл проводить вечер с людьми, которые мне ничего не дадут? Я им, может, могу дать, но я не хочу быть донором. Я даю только тогда, когда чувствую, что у меня переизбыток, а этому человеку в этот момент необходимо. Я с удовольствием поделюсь. Но я всегда чувствую, кому надо, а кому нет. А мне не надо. Вот, правда, ребят. Меня уже никто не может наполнить.

У меня очень редкая группа крови, и, как я понял однажды, у меня, видимо, редкая группа души. А смысл общения – это обмениваться душами. Есть прямое переливание крови, а есть прямое переливание души. А у меня настолько редкий тип, как крови, так и души, что мне нельзя ничего переливать. Меня это может отравить и даже убить.

— Прекрасно понимаю. Сам такой. Поэтому и затеял это интервью. Захотелось посмотреть на себя в будущем. У меня, знаешь ли, тоже редкая группа души. Всё. Дальше не пойду. У меня переизбыток. Спасибо тебе за этот разговор.

Арсений Веденин
Фото: vk.com/psychodelart, Ольги Базуриной, Власты Пидпалой, автора